29 апреля с.г. в рубрике «Гость редакции» газеты «Санкт-Петербургские Ведомости» появилось интересное интервью со старейшим сотрудником ФГБУ «ВСЕГЕИ» им А.П. Карпинского, Вице-президентом Палеонтологического общества, членом-корреспондентом РАН А.И. Жамойдой. Публикация приурочена к важной дате ‒ столетию со дня основания Палеонтологического общества при Российской академии наук, событию которое отмечалось недавно в стенах нашего института.
Увлекательный разговор шел о жизни, науке, встречах с интересными людьми, истории российской палеонтологии. Ниже без каких-либо сокращений мы приводим текст этого интервью, подготовленный Анастасией Долгошевой. Небольшие добавления были внесены Александром Ивановичем при просмотре материалов настоящей публикации.
А.И. Жамойда. Фото газеты «Санкт-Петербургские Ведомости»
5 мая Палеонтологическому обществу при Российской академии наук исполняется 100 лет. Его президент А. Ю. Розанов работает в Москве, а в Петербурге, во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте им. А. П. Карпинского (ВСЕГЕИ) – наш собеседник, который уже 50 лет вице-президент общества. Александр Иванович руководил институтом в течение 17 лет, четверть века был вице-президентом Международной комиссии по геологической карте мира и по сей день с 1980-х председательствует в Межведомственном стратиграфическом комитете России. 94-летнего ученого мы застали на рабочем месте.
– Александр Иванович, динозавры и прочие древние красавцы самоценны; и не подумаешь, что органические остатки – это еще и намек на те или иные полезные ископаемые.
– Знаете, после войны, когда народ встречал в поле геолога, вопрос был один: «Золото ищете?». Хотя, для того чтобы искать золото, сначала надо определить, может ли оно там вообще быть. Необходимо составить геологическую карту, на ее основе – карту полезных ископаемых, потом поиски, разведка, затем подсчеты, насколько экономически выгодна разработка.
Геологическую карту невозможно составить без стратиграфических исследований. Стратиграфия, наука о земных слоях, в числе прочего занимается определением геологического возраста пород, а надежные данные для стратиграфии дает только палеонтология. У нее ведь два лица. Смотрите сами: Палеонтологическое общество – в геологическом отделении РАН, а Палеонтологический институт – в биологическом отделении академии. И, конечно, палеонтологу небесполезно знать современную флору и фауну – если трилобиты или аммониты давно вымерли, то многие «родственники» древних организмов живут и сейчас.
– Какие именно?
– Те же фораминиферы или радиолярии, одноклеточные организмы – существуют с кембрия. Или папоротники: войдешь во Вьетнаме в джунгли – будто в каменноугольном периоде оказался: папоротники – огромные деревья. Да, аммонитов (юрский период – Ред.) нет – но есть наутилусы, головоногие моллюски. Кораллы появились еще в среднем палеозое...
– Почему в 1916-м было решено, что нужно организовать Палеонтологическое общество? В мире что-то подобное уже было?
– Думаю, отдельных палеонтологических обществ в мире не было. Были секции палеонтологии в геологических обществах. Надо сказать, что и в России, когда в 1817 году образовалось Минералогическое общество, оно совмещало все геологические специальности. Печатало труды по стратиграфии, по палеонтологии, по полезным ископаемым, по гидрогеологии. Начиная с 1840-х, стало организовывать геологическую съемку для составления геологической карты страны – потом эту задачу взял на себя Геологический комитет. А продолжил работу его преемник – наш институт.
Почему отдельное общество? Палеонтология как наука в России ведет отсчет с начала XIX века. Конечно, ископаемые остатки организмов собирали давно – еще Леонардо да Винчи писал, что если ракушки найдены на горе, то когда-то там было море. Но к концу XIX века появились новые стратиграфические задачи. Надо было определять не просто роды, виды органических остатков, а и геологический возраст. Выяснилось, что остатки организмов «приурочены» к определенным породам, отражают определенные палеогеографические условия. Встала масса вопросов, которые уже необходимо было обсуждать.
Наверное, идея таких обществ витала в воздухе: в 1915 году образовалось Русское ботаническое общество, в 1918-м физиологи собрались под руководством Павлова. Хотя еще не кончилась Мировая война и уже начиналась Гражданская, то есть, казалось бы, не до того было.
Ну, и помимо всего прочего, у России огромные территории разного геологического строения, очень многое было собрано, и настала пора с этим разбираться.
– Наверное, тогда в палеонтологии ведущие европейские страны были примерно на одном уровне?
– В общем, да. Ряд крупнейших европейских геологов работали в России. Так называемый Пермский геологический период (начался около 300 млн лет назад, продолжался примерно 47 млн лет – Ред.), точнее, пермская система была описана – или, как выражаются специалисты, выделена в Пермской губернии английским геологом Мурчисоном. Так что нельзя говорить о каком-то нашем отставании. Скажем, идеи Дарвина были восприняты в России сразу.
В чем мы отставали, так это в организации государственной геологической службы. К 1880-м годам в крупных европейских странах, в Канаде, в Штатах такие службы уже были, а в России она образовалась только в 1882 году. В проволочках были виноваты и царская бюрократия и сами геологи: одни говорили – надо делать так, другие – эдак.
Что касается палеонтологии – на первом же заседании общества первый его председатель Николай Николаевич Яковлев сказал, что палеонтология должна работать на стратиграфию. А стратиграфия работала на все геологические науки. Почему мы говорим о так называемом биостратиграфическом методе? Да потому, что органический мир постоянно развивается, и главное – его эволюция необратима: если видим трилобитов – то понимаем, что это может быть только палеозой, а если аммонитов – мезозой.
Надо сказать, Николай Николаевич Яковлев (он был завкафедрой палеонтологии в Горном, в 1911 году выпустил первый учебник палеонтологии, который к 1936 году выдержал пять изданий) крепко держал общество «в дисциплине» и направлял его работу, куда нужно.
Потом председателем стал Анатолий Николаевич Рябинин. Вы бывали в музее ВСЕГЕИ? Скелет большого утконосого динозавра, манчжурозавра, собрал именно профессор Рябинин. Восстановил по отдельным костям. Анатолий Николаевич умер в 1942-м от голода. Но успел сдать все дела общества в библиотеку и даже подготовил очередной номер палеонтологического ежегодника. Он вышел уже после войны.
После войны главой общества стал Африкан Николаевич Криштофович, крупнейший палеоботаник, организатор ленинградской палеоботанической школы, а следующим главой – мой учитель Иван Иванович Горский. Его я знал с детства: дружил с его племянником Васей Горским – Василием Петровичем. Дружили до конца его жизни. Оба пошли в армию, оба окончили Горный, были приняты во ВСЕГЕИ.
– Дружба судьбу определила?
– Как сказать... Я с шестого класса был биологом-дарвинистом, у меня всегда на столе открытка с портретом Дарвина стояла. В 1952-м я защитил в Горном диплом и остался в аспирантуре – именно на кафедре палеонтологии, у Горского. А потом мою судьбу определили мои любимые радиолярии, замечательная группа одноклеточных.
– Да за что их любить? Размер – две десятые миллиметра. Я понимаю, тираннозавр...
– Да, невооруженным глазом видишь только белые мельчайшие пятнышки в породе. Кстати, яшмы в основном состоят из кремнистых скелетов радиолярий. Но под микроскопом это такая красота!
Любовь к радиоляриям возникла случайно. Мы после четвертого курса с будущей женой Ириной Николаевной работали на Дальнем Востоке, на Сихотэ-Алине. Там в кремнистых толщах других палеонтологических остатков, кроме радиолярий, почти и нет. До меня два года занималась радиоляриями одна сотрудница, а потом уехала в университет во Фрунзе преподавать. И мне сказали: дело надо продолжать... Мой учитель Горский прокомментировал: «Радиолярии? Дохлое дело. Привезешь вагон кремнистых, а они все окажутся плохой сохранности...». Но я взялся.
– И не напрасно?
– На послезащитном застолье я разложил гостям фотографии прекрасных радиолярий под микроскопом, а Горскому надписал: «Результат дохлого дела».
Поскольку я занимался радиоляриями, то во ВСЕГЕИ подошел на должность завлабораторией микрофауны, потом стал заведующим отделом стратиграфии и палеонтологии: это был второй по величине отдел! 90 человек. А первый был закрытый, урановый.
– С советских времен составляется государственная геологическая карта страны масштаба 1:200 000, то есть в 1 см – 2 км. Было задание сделать карту подробнее. Ее так и нет?
– Еще в советское время выяснилось, что слишком много денег на эту работу нужно. И с крушением Министерства геологии «крупномасштабная съемка» перешла к организациям, которые непосредственно занимаются поисками и разведкой. А они в основном негосударственные. Считают нужным делать съемку и карту – делают. Наконец, под методическим руководством ВСЕГЕИ все-таки продолжилось составление листов Государственных геологических карт масштабов 1:200 000 второго поколения и 1:1 000 000 третьего поколения. А положение с картами 1:25 000 осталось прежним.
Карта-то ведь для чего: она сужает размах работ, сокращает затраты. И открытия крупных месторождений с лихвой окупают все. Когда сотрудник ВСЕГЕИ Олег Николаевич Кабаков открыл в Приамурье Солнечное месторождение, оловянное, говорили, что это погасило все затраты на геологическую службу по Дальнему Востоку от революции до середины 1950-х годов! Хотя, конечно, крупные месторождения – редкая удача.
– В других странах кто создает подобные карты? Государство?
– В развитых странах карты территории страны делаются через определенные промежутки времени, как и у нас, и ведает этим государство.
Но не забывайте, что у России самая большая территория. Я 25 лет был вице-президентом Международной комиссии по геологической карте мира и помню, что французским геологам просто нечего было делать на территории своей страны. Занимались Африкой, Ближним Востоком. Мой зарубежный друг (он в детстве жил на Васильевском острове, ребенком его увезли за границу) француз Жорж Шубер, а по-русски Юрий Александрович Шуберт, был крупнейшим геологом по Марокко и Африке в целом. И многие так.
– Когда в 1916 году общество только образовывалось, прозвучал доклад «Современные задачи палеонтологии». Эти задачи меняются со временем?
– В целом остаются, но что-то меняется – скажем, четвертый президент общества Иван Иванович Горский на докладе в 1966 году отметил «три особенности советской палеонтологии».
– «Советская физика», «советская химия»...
– Да, так уж было принято – в глобальной науке выделяли «советскую».
Итак, особенности. Во-первых, палеонтология стала массовой: после войны начали образовываться крупные коллективы. Потому что ставились большие задачи – например, экспедиция могла охватить половину Казахстана. Второе: расширилось значение микропалеонтологических методов: вот кость динозавра или ракушка – это макропалеонтология, а микро – то, что видно только под микроскопом, иногда только под электронным. Та же пыльца и споры, которые в ботанике имеют огромное значение: растения реже сохраняются, а пыльца и споры – вот они, с середины палеозоя. В-третьих: подготовка фундаментальных многотомных палеонтологических монографий. Вот стоят 15 томов «Стратиграфии СССР», а в том шкафу – «Основы палеонтологии», 1960-е годы. Многое с тех пор пересмотрено, но эти труды до сих пор актуальны.
А если говорить о будущем – конечно, основы биостратиграфических, палеонтологических исследований и методов останутся, но стали развиваться новые направления: палеонтология докембрия – толщи геологического возраста около 600 млн лет и древнее; палеопочвоведение; бактериальная палеонтология. Выясняется особая роль бактерий в осадконакоплении. Усиливается значение палеонтологии в разработке биологических проблем – прежде всего в эволюции биосферы, одного из главных направлений исследований Вернадского.
– Какое событие в палеонтологии – российской или мировой – вас в последние годы впечатлило?
– Мамонты, точнее мамонтенки, которыми занимается Зоологический институт. Это почти чудо: чтобы сохранились мягкие ткани, шкура, мясо. Вот у этого института эмблема – Березовский мамонт, и у нашего общества эмблема – мамонт. Он и на печати, и на значках, и на медали. Я этот значок ношу, зашел как-то в парикмахерскую постричься, и молодая девица, парикмахер, меня спрашивает: «Что означает этот мамонт на значке?». Я поразился: «Почему вы думаете, что это не слон?». На значке-то не мохнатый зверь, а скелет...
– На значке написано «Палеонтологическое общество» – значит, всяко не слон, а кто-то постарше.
– Нет, она его по бивням опознала! Говорит: «У слона другие бивни». Вот такие бывают парикмахеры.
– Александр Иванович, вот еще что удивительно: за сто лет в Палеонтологическом обществе было всего шесть президентов. В Межведомственном стратиграфическом комитете за 60 лет вы – третий председатель. Немыслимые сроки.
– А вы знаете, в Русском ботаническом обществе за сто лет – тоже шесть председателей или президентов. Минералогическое общество было образовано в 1817 году, но я подсчитал, сколько у него было президентов за последние сто лет – восемь!
А у нас 40 лет руководил Обществом пятый президент - академик Борис Сергеевич Соколов, выдающийся геолог, стратиграф, палеонтолог, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, как раз за «Основы палеонтологии». Его ежегодные вступительные слова на сессиях Общества были программными.
Вот директора институтов сменяются чаще: я в 1970 – 1980-е был уже двадцать шестым, потому что в годы репрессий некоторые наши директора уходили, к несчастью, «очень далеко».
– Чем сейчас живет общество?
– У нас центральный совет, его основная работа – подготовка ежегодной сессии. Координируем работу отделений в разных городах России – их сейчас 15. В советское время было на десяток больше, за счет республиканских отделений. Участвуем в организации музеев, в охране ценных палеонтологических объектов – приходится вставать на защиту какого-нибудь карьера, геологического разреза. Каждый год принимаем в общество с десяток человек.
– Вы где-то писали, что период российской палеонтологии с 1950-х по 1990-й был «золотым». А нынешний какой?
– Шестое десятилетие Межведомственного комитета по стратиграфии я отметил статьей, которая называлась «Вопреки всему». Вот такой у нас период.
Но надо признать, что больше нет такого общества, которое с 1955 года собиралось бы каждый год, посвящало этому неделю, не подверглось реорганизации. Здесь общество особо благодарно генеральному директору ВСЕГЕИ Олегу Владимировичу Петрову за постоянную помощь. Вот и к нашему юбилею институт издал календарь и книгу и выпустил настольную медаль.
Центр перспективного развития ВСЕГЕИ
Источник: http://spbvedomosti.ru/news/gost_redaktsii/aleksandr_ivanovich_zhamoyda/
